Оазис

                        (рок-фантазия) 
  
 Бездарная, безмерно слащавая реклама жевательной резинки, вконец выбила из колеи. Боже! Ну, до каких пор всё это будет продолжаться. Мир обезумел. Вечно жующие, поглощающие коктейли и шоколадные батончики в обёртках немыслимых расцветок и разнообразнейших форм, размеров. Поглощающие пищу в непомерных количествах, большую часть отправляя в отходы. Пьющие дорогой эксклюзивный алкоголь. Курящие высшего класса табак. Мир под диктатом моды. Толпа в узде собственных пороков. Стало нормой, переодеваться по пять раз на дню в красочное, разноцветное тряпьё, щеголяя обновкой перед такими же ходячими манекенами на бесконечных раутах и званых обедах. И реклама, бесконечная реклама с экрана видеокона - ежедневно, ежечасно, ежеминутно, с малыми перерывами на сериалы, шоу и новости. Согласно последнему решению  Комиссии Союза Потребителей, единовластно владеющей всей сетью видеоконов этого огромного мегаполиса, все устаревшие аппараты в каждом квартирном блоке, были заменены на новые, ещё с большим диапазоном приёма, но, увы, без самого, что ни есть элементарного выключателя. Союз Потребителей пошёл на невиданные траты, переоснастив каждую квартиру новыми системами совершенно бесплатно.
 Виктор вздохнул, единственное, что он смог сделать, чуть уменьшить звук трансляции, полное отключение звука, так же было блокировано.
По всегдашней утренней привычке, он подошёл к огромному окну. Рассвет чуть подрумянил восток небосклона. Утро нового дня. С высоты шестьдесят второго этажа, ему открылось поистине бездонное ущелье улицы с неиссякаемым потоком машин в глубине самых пестрых расцветок, что казалось; на дне этого ущелья, неумолимо сжатом громадами зданий, тянутся две ленты навстречу друг другу с быстро движущими центрами и замедленные по краям. В силу этого создавалась иллюзия кругового движения. Он то понимал, что это не больше, чем оптический обман - эти прямолинейно движущиеся потоки, как две параллели никогда не пересекутся, таков закон геометрии Евклида, таков закон движения по улицам города…
 Сегодня или некогда! Первая половина четырехмесячного обязательного отпуска прошла впустую. О чём красноречиво свидетельствовали горы пивных банок брошенных прямо у тахты и переполненная пепельница на журнальном столике. Всю картину действия, скорее полнейшего бездействия, завершали машинописные листы, разбросанные по полу с начальными фразами недописанных рассказов и романов. Как видно по всему, - здесь муза больше не живёт.
 Надо наконец вырваться из обывательского круга потребителей. Напрочь забыть рекламный отдел, - свою нынешнею работу - с выворачивающими душу словесами песенок и стишков.
 Бросить всё. Тысячесерийные сериалы, навязчивую болтовню видеопроповедников несущих с огромных экранов всякий взор о путях развития и прогресса человечества, но, тут же, ряженных в пышные одеяния повседневности. Бросить надоевшую, набившую оскомину пресыщенность во всём в этом обществе потребителей, в обществе, пораженном бациллами вещизма.
 Быстрей туда: где свежий ветер, где ещё сохранились естественные уголки природы вопреки прогрессу - пусть неухоженной и грубой – но живой.
Кодовый диск компьютера с давно разработанным маршрутом следования плавно исчез в чреве приемника программ, не оставляя ни малейшей надежды на отступления. Секунда, - и машина ожила. Засветился экран внешнего обзора и дисплейные выхода бортовых компьютеров и ещё десятки различных индикаторов и приборов, выдавая данные о готовности машины к движению, и все необходимые параметры для выезда на трассу.
Беззвучно раскрылись стальные двери подъемника, мягко утопив нужную клавишу на пульте управления, Виктор откинулся на удобном и мягком кресле, без всякого трепета вверив себя автоматам.
 Буквально всплыв на трассе, мгновенно вписавшийся в ритм движения, прямо с обочины, от подъемника, его "Алекс" - супермодель стального цвета, предмет зависти многих обывателей - начал свой путь, плавно меняя дорожки и набирая скорость согласно программе, пока не оказался в центре, где сплошным потоком и с максимальной скоростью двигались те, кто, наконец-то решился вырваться из города, хотя бы на время.
 Езда вдохновляла. Завораживала. Когда исчезли гигантские глыбы зданий, и машина вырвалась на прямую супертрассы, рассекающею поля агрофирм на две половинки до самого горизонта, он почувствовал облегчение.
 Сбылось! Он решился! Боже, сколько лет в этом котле?! В котле кипящих людских страстей, хотя скорее даже - страстишек, приглаженных и ухоженных, цветущих оранжерейными цветами.
Кривляние ведущих видеопрограмм в вечном поиске нужного имиджа, и всё ради заветной строчки повыше в ежесуточных рейтингах. Паяцы, тряпичные паяцы, так мало знающие жизнь. А эти вконец обарбившиеся самочки, лёгкими мотыльками снующие в толпе в поисках уже не просто развлечений, а некого забвения и даже самоистязания. Мир вдруг оживших манекенов. Мир огромный и манящий.
 Он оглянулся. Поля уже кончились. Вокруг лежала холмистая равнина, - серая и унылая. Отвалы пустой породы и горы бытовых отходов городского социума, один из результатов, а может даже и плата за всеобщее благополучие. За возможность красиво жить и вкусно есть, и за многое другое, но главное за то, что человек поставил себя много выше природы.
Сотню лет назад, здесь наверно был лес, пусть даже, лишь небольшие рощицы по берегам реки - но они были. Где это всё? Погребено в кучах отбросов и исчезло навсегда. Лишь редкие заросли полыни, да перекати-поле - вечные странники неухоженных просторов, всего несколько десятков видов сорняков на многие километры пустого пространства.
 Давно, когда он был молод, достаточно молод, чтобы счастливо считать, что в этом мире кому-то нужны проза и даже поэзия. В это он, зелёный и юный, ещё тогда верил, и самозабвенно выискивая рифмы и слова своих будущих произведений. Счастливый, как никогда возможностью одарить всякого своим откровением, амбициозно веря, что кому-то это нужно. Кому-то необходимо. Но, увы, тщетно. Рождались слова, открывались истины - но все проходили равнодушно мимо. Семена посеянного падали в неудобь - в камни и раскалённый песок.
 Он долго не сдавался. Заваливал плотными, толстыми конвертами издательства. Теперь, по прошествии лет, он знает, что они пылятся где-то в архивах, даже не открытые вовсе. Но именно тогда, когда умирала надежда, угнетал быт и давила повседневность, он с вызовом, с протестом, в стремление доказать своё право на слово, дерзкий и непокорный - решился пересечь в одиночку эту серую, безжизненную и убогую равнину до самых гор, что и сейчас виднеются вдали, у самого горизонта, строгим рельефом подпирающие небо, - и изложить свои ощущения на бумаге.
 Путь был долгий и утомительный. Для неподготовленного к пешим переходам человека – это был подвиг. Так и брёл он, по этой безжизненной и растрескавшейся земле многие дни, довольствуясь малым - глотком воды, блочными концентратами круп и сухофруктов. Ложем для ночлега служили охапки чернобыльника и лебеды. И однажды, усталый и измотанный вконец, сквозь пот, застилающий глаза, - он увидел рощу. Мираж, подумал, тут же, он. Галлюцинация усталого от серого однообразия мозга…
 Но роща оказалась реальной. Среди отвалов пустой породы, из-под безжизненных камней, когда-то, очень давно, пробился маленький ручеёк – источник жизни. За долгие годы, он увлажняя впадину совершил чудо - возродил жизнь. Первое время здесь обильно росли только сорняки. Вырастали, отцветали и гибли, постепенно, за годом год, перегнивая и образовывая плодородный слой. Стаи птиц, что смогли выжить в этой рукотворной пустыне, облюбовали эту местность, внося свою лепту в образование этого слоя. И неизвестно; или ветер, вечный странник здешних просторов, или те же птицы, откуда-то из неизвестной дали занесли семена деревьев. И в этой серой и безжизненной местности образовался и разросся оазис, возможно единственный на многие сотни километров. Находясь достаточно далеко от трассы и города, скрытый от людских недобрых глаз, он явился полным откровением для Виктора.
 Сейчас трудно вспомнить, сколько времени он прожил здесь тогда, - неделю, две или три. А, вернувшись, вдохновленный прошлым одиночеством и близким общением с живой природой, написал роман. Роман, который так и не смог нигде опубликовать. Всё, что он прочувствовал оставаясь один на один с природой в этом оазисе, доверил бумаге, всё самое сокровенное и важное для него. 
Хотя, этот единственный роман Виктора оказался невостребованным и возможно пылится, как и всё ранее написанное, где-то на архивных полках и компьютерных дисках, но всё же - это был груз сброшенный с плеч… и с души, материализованный в "Созвучие" - так назывался роман. Проделанная работа принесла, в тот момент, временное успокоение и облегчение. Всё же он смог! Несмотря ни на что - сумел!
 Но прошло совсем немного времени после возвращения и написания романа, и город вновь овладел им. Закружил в сутолоке, в делах и работе, в жалких потугах найти своего читателя - но тщетно. И лишь единственная мысль: что в любой момент, он может бросить всё, и вернутся в оазис, - лишь эта мысль возможно помогла ему выжить. Не сойти с ума, не спиться и вновь вписаться в окружающую среду, стать просто рядовым потребителем, но и не потерять своего "я".
 И вот - этот день настал. Он решился. Сколько прошло лет? Десять, двадцать или больше? Но так ли это важно, если он рядом с мечтой. Вот там, за следующим поворотом надо остановиться, пройти несколько километров пешком, следуя лишь ему знакомыми, ещё не забытыми, ориентирами…
 Но что это? У обочины, там, где начинается тайная тропинка - столпотворение. Всюду полно машин разнообразнейших марок, от гордых "гепардов" до спортивных молодежных малолитражек.
 С трудом припарковав свой "Алекс" возле группы сидящих прямо на земле молодых людей, едва сдерживая своё возмущение непрошенными гостями, обманутый надеждой одиночества, с ужасом представляя, что сейчас, возможно творится в роще в момент нашествия этих варваров, — иначе и нельзя назвать этот сброд вечно нечёсаных, длинноволосых, постоянно недовольных молокососов. Впрочем, если быть объективным, то не все были длинноволосы, были с прическами, как минимум, деловых людей и даже с вызывающе выбритыми головами. И не все молоды.
 Никто не обратил на него ни малейшего внимания, словно он не за сотни километров от города в пустынной местности - где человек редкий гость, а в Центре, между сороковым жилым блоком и площадью Линя. Бред, - да и только.
 Ноги несли его сами. Беспокойное сердце испуганной птицей билось в груди. Вместо робкой и малозаметной тропки, на что он все же подсознательно надеялся, оправдывая нереальность связи этого столпотворения на дороге и его Рощи, - была дорога, выбитая ногами тысяч паломников в оазис.
 Минуя последний холм, хороня всякую надежду на единение с природой, готовый ко всему самому худшему - он, наконец, с вершины небольшого пригорка увидел рощу полностью.
 Она разрослась ещё больше. Кроны окрепших тополей врезались в горизонт, голубовато грязный фон неба уступил, съежился и сник под невиданной раньше палитрой красок осенней рощи. И он никогда не знавший осени, очарованный золотом, багряными мазками вкраплений иных пород деревьев - просто онемел.
 Кто-то рядом произносил с восхищением и восторгом, передавая вновь посвященному крохи собственных знаний: "Это рябина. Это берёза, а это - тополя".
 Рябина, берёза, что-то знакомое, но забытое. Прекрасное и неповторимое. Нет, нет - не дешевый антураж бесконечных сериалов, не виртуальная реальность компьютерных игр, а реальность, которую невозможно не воспринять; не прочувствовать и не принять, тем более жить вне неё.
 Кто-то тронул его за руку.
 -Учитель, ты вернулся?
 И сразу по общей массе, сидящих и созерцающих, словно дуновения ветра разнеслось; где шепотом, где вскриком: «Учитель! …учитель…»
Тысячи лиц уже смотрели на него, он не различал черты дальних, это ведь была многоликая и разношерстная толпа. Но это уже была толпа объединенная единым порывом,- и она ждала… Единения и соучастие. Он понял - его роман нашёл своего читателя. Читатель, без всякой рекламы - выбрал его роман. И они встретились здесь, все, кто в одиночку, кто группами пришли, приехали сюда - и нашли друг друга. Вырвались из плена вещизма, из лабиринтов тесных улиц, и примчались сюда, словно к Храму, — к Храму Единения. Расселись на ближних холмах вокруг рощи и созерцают в тиши, чувствуя рядом: или руку, или плечо ближнего, слыша дыхания и шёпот близкого. Они разные, - но они вместе, рядом.
 Он должен говорить. Они ждут. Настал напророченный им миг очищения.
Но что говорить? О чём говорить? Поймут ли? Достоин ли? 
Но прочь сомнения - он должен всё сказать, дать пример самоочищения, ибо он, возможно даже больше других нуждается в очищении от тлетворного влияния города, в очищение чувств и разума. Ведь он Художник…
 Он встал, спокойный, как никогда - эмоции не столь обходимы, когда тебе верят и ждут твоего слова.
 Слова нашлись. Простые и доступные. Он скажет то, что возможно; было сказано когда-то очень давно, но, увы, забыто и утеряно. Утеряно в суете каждого дня, в феерическом празднике каждой ночи… в повседневности…
Он говорил, не напрягая голоса, в этом не было необходимости - стояла напряженная тишина, и лишь птицы, серые и невзрачные на вид, неустанно пели свою песнь, не тревожа собравшихся… А он всё говорил…
 - Блаженны…