Двойная фантазия (5)

5. Грегор.

  Почтительный швейцар у входа в заведение. Зазывающая реклама над ярко освещенной неестественно голубым цветом витриной и музыка из зала, где полной чашей веселье и наверняка нет места для тоски.
  Вот они милые, добрые лица сквозь сигаретный дым и вспышки-всплески цветомузыкального сопровождения, этого неурочного праздника.
 Но Боже! Как они изменились. Словно скинули надоевшие маски добропорядочных граждан и смыли, наконец-то, стягивающий мимику грим. Вакханалия веселья. И я здесь! Я сегодня ваш!
  - Грегор!?
  Все явно, ошеломлены, - не ждали. Не столь частый я гость в подобных заведениях.
  - Стакан ему! Фужер!
  Пью. Ещё наливают, - пью. Пью и снова пью. Фон голосов сначала малопонятный, невнятный, - становится ясным и разборчивым.
  Оглядываюсь по сторонам, вылавливаю взглядом знакомые лица и ушами обрывки разговоров. Но все уже заняты только собой.
  Проснулось нестерпимое желание говорить. Плевать о чём: о звездах, о фильмах, о погоде ли, - просто говорить.
  В левом углу, у небольшой авансцены, вижу подходящего одинокого собеседника. С полным фужером игристого вина плюхаюсь на соседнее кресло. Начальные фразы малозначительны, - но эта завязка.
  Визави уже на хорошем взводе, даю возможность выговорится ему, - больше ждал…
  - … твое амплуа играть везунчиков в легких комедиях быта. А я, ты знаешь, - трагик! А что им! Да для них Шекспир новый сорт сигарет, - не более…
  Он мне нравится. Вполне возможно, - это воздействие алкоголя. По всему; ему на вид - уже далеко за шестьдесят. Непривычно длинные волосы. Плохо выбритый подбородок, умные и грустные глаза.
  Пьяно машет рукой.
  - Что ж, наливай! Ты тоже не понимаешь…
  - Я! - меня буквально подбросило. - Я не понимаю! Ты мне интересен! Я слушаю всё с большим вниманием. Во мне, если хочешь знать, - ищу подходящий словесный оборот - живёт сострадание, - пытаюсь объяснить, сбиваясь и спеша. – Это… это как уважение к людям… Но я одинок. Во всех смыслах - одинок…
  - Сирота?
  - Да нет же! - Какой он малопонятливый. - Мне не с кем и не о чем говорить! - кричу я, распалялся. - Представь! Мир пуст. Только огромные, одиозные здания, нестерпимо ярко освещенные витрины, огромные залы вокзалов, - и всё вокруг пусто!
  - Представляю… А люди где?
  - Люди, - морщусь от его недогадливости. – Люди… они там, за бетонными стенами и смотрят на мир сквозь железные жалюзи своих окон. В большинстве своем бесконечно счастливы настоящим. Любят, размножаются и заселяют землю, - всё как положено. Каждый занят своим делом, - и им, увы, не до меня… как впрочем, и мне не до них. - Нет родственных душ! Ни единой! Пустота, сырость и все прелести непогоды… И тоска, огромная, непонятная, как в гигантском каменном лабиринте. Ждать, ничего уже не ждёшь, - просто блуждаешь изо дня в день… а выхода нет! Кто-то сказал: Надежда умирает последней… Нет! Это страшная ложь! Её убили ещё в зародыше!
  - Говори! Говори! - он уже плакал, пьяно и неприглядно, но искренне. - Я понимаю! Я тебя очень понимаю! Сам страдаю от одиночества. Меня принуждают играть фарс, а в старом, допотопном сундуке в пыльном и неуютном чулане, - я говорю образно, - хранятся мои маски трагедий, которые я могу лишь украдкой примерять, - мечтая о ролях ныне невостребованных… Этим живу, - я старый и возможно последний лицедей. Никем не понят, - и от того глубоко несчастен. Шоу-бизнес убил культуру зрелищ и вознёс бескультурье на недосягаемую высоту. И ваш покорный слуга, отчасти в этом тоже виновен… Да! Да! Насилуя собственную душу, ради мзды и сиюминутной славы, - я тоже участвовал в бездарных постановках… И искал себе оправдание… Мне надо было жить. Надо кушать, - сладко и сытно. Любить женщин, а любовь в моём возрасте дорогое удовольствие. Платить за всё… и… что самое кощунственное, - я хотел быть независимым и свободным, считая, что деньги мне это могут дать… Да, деньги многое могут дать, - даже свободу, - но единственное, что я не смог предусмотреть, то, что деньги я зарабатываю: ни торговлей недвижимостью, ни торговлей автомобилями, - а душой. Всякий, кто связан со сценой знает, что значить здесь быть настоящим художником здесь. Приходится полностью отдавать себя, свой талант игре, и особенно, когда ты в зените славы. Ты не можешь просто схалтурить, разочаровать зрителей, что пришли к тебе пусть - на галерку, пусть в партер и ложи. Они становятся единым целым, - если ты полностью отдаёшь себя и выкладываешь собственную душу. Это надо видеть. Ты пропускаешь через себя чужие эмоции, - но и сам не остаешься в стороне, незаметно отдаешь и частицу себя, - этим выхолащивая свою душу… Не думай, что я пьян. Я в норме, потому что, - лишь трезвостью болен. Смешно, но это так. Если с утра я не приму хотя бы полстакана этого жизненного эликсира, - он ткнул пальцем в почти пустую бутылку водки, - я старый и разбитый человек, каждая минута трезвости для меня, как невыносимый приступ боли… Раз мы с вами нашли общий язык, - позвольте представиться, - Симур Таев, но более известен, как Там Гаев.
  Боже! И я его не узнал! Кумира своей юности и детства. Добрый дядюшка Там! Неужели, - я просто сражен!
  - Вы?! А говорили… что вы… погибли! - я стыдился собственных слов. - И давно!
  - Погиб? Да, - я умер! Вышел в тираж, как не прискорбно… Но всё же можете верить, - перед вами Там собственной персоной, правда в столь жалком и неприглядном виде. Уж извините старика… Рад, что вам знакомо моё сценическое имя. Впрочем, мне бы не стоило удивляться. В своем творчестве я всегда ориентировался на такого зрителя, как вы. На тех, кто может мыслить независимо и разумно, кто может заглянуть в глубину… или хотя бы попытается это сделать. Но, увы, чем больше я оттачивал своё мастерство актера, совершенствуясь, - тем меньше находил отклика в душах большинства, - а это для актёра - трагедия. Таких, как вы, несоизмеримо мало. Вы, как это не грубо, - исключение в этом ожиревшем и пресыщенном мире пустозвонства. А жаль… Но все же не всё потерянно, коли жизнь не смогла подмять, сломать и вывернуть вас наизнанку. Вы все ещё живой в этом витринном мире вдруг оживших манекенов… Спасибо, что помните меня, для меня это стоит сейчас много больше, чем переполненный рукоплещущий зал в прошлом.
  Он встал. Ещё раз внимательно посмотрел на Грегора и сказал:                        - Сегодня я малость перебрал сверх нормы. Но если есть желание продолжить знакомство, - я к вашим услугам. - Он подал код-визитку. - Найдете меня в любое время; ибо ныне я не у дел. Проживаю крохи ранее накопленного. Но себя переломить, - не позволю! - Он погрозил кулаком мозаично-высветленному потолку. - Не позволю… Всё! Засим, прощайте! Ставлю старенький автомобиль на автомат, - и в свою ‘пещеру”, - последнее пристанище беспокойной души. Пока!                                                                   Я долго смотрел ему в след. Ловко лавируя меж столиков подвижной лодчонкой во время небольшой качки, он прошел к выходу, неустанно раскланиваясь со знакомыми. Судя по количеству приветствий, - здесь он завсегдатай, постоянный клиент, - горькое амплуа великого актёра в конце жизни.

  Музыкальный автомат сглатывая медную дань, снова и снова выплескивал из себя через громоздкие динамики новейший хит "Резиновых душ", опустошая, но давая возможность забыться, уйти от действительности. Слащавая, незатейливая, мелодия. Голос солиста тянувший однообразно и скучно: "Мальчик хочет домой".
  Боже! Как это все не похоже на истинную жизнь. Жалкий суррогат и накипь. Чувствуешь себя реликтовым ископаемым в мире потерявшем что-то главное и необходимое. Некую точку пересечения всех констант: любви ли, доброты ли, или же даже ненависти, - но ненависти настоящей, обжигающей в леденящем неприятие чего-либо.  Точку душу, точку, как разум цельного человека, а не полуфабриката ряженого в пышные одеяния благополучной повседневности. И потребляющего блага только во имя собственного блага, и это совсем не тавтология, - суть явления… Не гражданин, не товарищ - потребитель. Это ли не больно, это ли не скорбь? И не от того ли: пьянство, наркомания, - эскапизм частный в противовес государственному, на коротком поводке уводящий из реальности, вместо намордника или банального кляпа набив рот сладкой патокой развлечений и вседозволенности, уже давно перешагнувшей границы самой куцей морали? Ещё правда, остались кое в чём и кое-где некие смутные и порой очень гибкие грани. Но кто проводит эти грани? Кто решает именем толпы и для толпы? Старо как мир: "Хлеба и зрелищ!"  Но кто всё решает? Группа престарелых маразматиков, не читавших: ни Спенсера, ни Ницше, ни прочих за пределами общеобразовательных программ. Что ж, путь к вершинам власти долог и непомерно труден. Приходится держаться в общей стае, дабы не быть съеденным в дороге. А тех, кто другой, кто думает иначе, чем большинство, -  не допускать! Ату их! Время личностей миновало, остался фетиш, - бренное тело облезлой марионетки управляемой толпой.   Но чего ты хочешь дорогой? Человек ещё в сущности дикарь на дорогах бытия. Много ли прошло времени с тех пор, когда опустели последние мавзолеи и были захоронены последние из мумий. И  прекрасно знаешь, это были: ни Гете, ни Пушкин, а божества от политики, - пророки от малого… Да Бог с ними, - их вознесла толпа, подогреваемая кучкой мерзавцев, - а эмоции толпы страшны и мало предсказуемы.
Всё надоело. Даже эта жалкая пародия на философию из себя. Еще пару бокалов -  и реальность обратится; розовые очки, - тоже спасение, и они каждому впору.
  Подогретый винными парами, возвращаюсь к действительности и вновь чувствую интерес к окружающему миру.
  Веселье в самом разгаре, но судя по всему, - скорый финал неизбежен. Возле стойки бара схватились двое наголо выбритых юнцов, между ними всё норовит втиснуться одна из камелий. Слышен треск рвущейся ткани, нецензурная брань и женский визг.
  Но и это не всё: в глубине зала раздаётся хлопок и брызги разбитого фужера, - феерически, на миг вспыхнули в свете прожекторов красивым фонтаном осколков, - хрусталь… Кто-то плакал, кто-то смеялся, а несколько танцующих пар плотно прильнувших к друг другу влюбленных, словно зомби, - они наверно далеки от воцарившегося вдруг бедлама, - плыли в автономном, собственном течении не обращая ни малейшего внимания на неумолимое крещендо роковых наплывов, где соло барабана, тупыми ударами, всё убыстряя темп, вбивало в головы, в уши и души предчувствие скорой развязки, - и она не заставила себя ждать - судорожный вопль, леденящий, воспринимаемый всеми фибрами души ожидавшей этого, - аж холод по спине, - ворвался в ритм; безумный, неповторимый голос спел, - проорал: " Есть только ненависть! Этот мир! Этот мир!"
  Сколько воли, сколько надо сил, что бы выдержать, не броситься в гущу толпы, не стать единым со всеми, любить и ненавидеть, - как все. Почувствовать себя отстраненным, - не в единении. Остаться не больше чем просто наблюдателем, от того и разборчивым, твёрдо и явно проведя грань, невидимую грань дозволенного…
  Но я смог. Устоял, - и победил! Ушёл, не дожидаясь разрядки. Чем всё закончиться, прекрасно знаю. Ворвется отряд правопорядка щедро раздавая удары дубинок справа налево и наоборот. Затем сортировка и разборка. В конце шоу отберут пяток самых буйных, скрутят руки за спину и бросят в спецмашину, в простонародье окрещенную "кайфоломник". А утром, чуть свет ни заря, - всем сестрам по серьгам: кому общественные работы сроком в пару недель, кому просто денежный штраф.  А всех, кто останется здесь, - даже совершенно не причастных - просто выставят на улицу и прикроют заведение до утра. А завтра всё по новой, лишь малозаметная смена актеров на главных ролях, но декорации и статисты, - те же. И так, изо дня в день. Скука.
  Свежий воздух (с большой натяжкой) освежил, разогнал лёгкий туман разума, - и всё вернулось на круги своя.
  Ночной город. Суета с легкой претензией на праздник, но праздник, увы, чужой.  Неодолимое желание вернуться домой…
  Быстрее. Быстрее. Так что шарахаются испуганные девицы, выныривая из подворотен, из тени, переборов в последний момент искушение шагнуть навстречу. Представляю своё лицо, - лицо зомби, увлекаемого неслышимым для окружающих зовом.
  Наконец, стальные решетки подъезда, кодовый замок и знакомый до умопомрачения широкий лестничный марш. Кабина лифта, как батискаф идущий на всплытие.    Учащенный пульс, боль в висках. Всё движение до невозможности замедленно… Вижу себя как бы со стороны… Индикатор движения медленно, ох, как медленно, отчитывает этажи…

 (продолжение последует)