Стрижи прилетели!

     Впервые на сахалинскую землю я ступила в конце марта. На Ставрополье, откуда я прилетела, уже вовсю бушевала весна: цвели лютики, пролески, набирали силу нарциссы и тюльпаны, вишни щедро лили аромат своих бело-розовых хрупких цветков, жужжали шмели и пчелы - везде и всюду бурлила жизнь, залитая бесконечным солнцем. Это разительно отличалось от того, что творилось на острове. Он, словно монолит, глыба, покрытая толщей льда и черного снега, не шевелясь, укутавшись серым пледом низких туч, спал... По улицам сновали люди, узкофарые чужие машины, но они не мешали ему - так мелки и приземисты они были в сравнении с сопками, которые скрывали горизонт, ограничивая его своей близостью (на Ставрополье горизонт был безмерно далёк, подсвеченный простором зелёных весной полей и лугов, немного напуганный редкими лесополосами и боязливо жавшийся к ним, но тут же вырывавшийся на свободу в соседнем поле)... Другой мир...Чужой. В моём мире самой большой из птиц были важные, чопорно вздиравшие к небу носы грачи, вышагивавшие по полям, - они казались мне огромными! Но грачи - дети рядом с сахалинскими воронами. Вороны поразили меня так же, как и близость горизонта, но, в отличие от последней, они производили жуткое и неприятное впечатление, словно я оказалась в сцене фильма об апокалипсисе.

     Весь этот ком новизны, чужбины, острая тоска по солнцу, усталость вкупе с ледяным ветром, пронизывавшем мою модную кожаную курточку насквозь, подкатывал к горлу и требовал слёз. Мне было стыдно плакать, ведь я ещё так мало увидела. "Остров другой, ты полюбишь его!" - уверяла я себя, ища подтверждения своим мыслям вокруг. И не находила... Тихий океан, проплывавший за окном автобуса, был громадной серой массой под свинцово-серыми тучами, величественным, беспощадным и страшным. Низенькие корявые берёзки, как жалкое подобие подмосковных красавиц, словно осознавая своё несовершенство, стыдливо жались по склонам сопок. Во Взморье мой ком получил свои слёзы. Я заплакала. Я плакала все 4 часа до Углегорска, горько, безнадёжно и отчаянно, стараясь делать это беззвучно. Люди, сидевшие рядом в автобусе, не трогали меня, никого не интересовали мои слёзы, я сама...Казалось, вот сейчас умри я в этом самом автобусе от холода или горя, это заметят только в гараже, убирая салон...

     Углегорск навсегда отпечатался в моей памяти черно-серым пятном: грязный  снег, черные пустые глазницы сгнивших деревянных бараков, встречающих всех прибывающих в городок, и заваленные тем же снегом, и вороны... Апогей апокалипсиса. Квартира, которую нам удалось снять, была без отопления, совсем без батарей. При  минус 20 это было по меньшей мере неприятно (я тогда еще не знала, что городок несколько лет назад насмерть замерзал и батареи сняли не для экономии, а потому что они лопнули). Из крана, как мне казалось, выпадал по форме трубы столбик - бурого цвета с вкраплениями ледышек - непонятной жидкости, обжигая до боли руки, сводя их в судороге. Через день после нашего приезда пришёл циклон. Ветер сметал со своего пути всё  и всех, город словно вымер. Окна и все малейшие щели в них залепило снегом, занавески перестали вздуваться парусом и затихли. Казалось, мы погребены заживо, было страшно, жутко одиноко и хотелось убежать от этой стихии на другой край земли (если бы тогда мне кто-нибудь сказал, что я буду любить эти бураны, я бы просто ударила его). Это продолжалось  2 дня. Я и не подозревала, что во мне столько слёз - ни до, ни после этих дней мне не приходилось извергать их в таком количестве. Я плакала даже во сне...

     Потом пришёл апрель, снега поубавилось, но его место занял лёд и невообразимые по ширине и глубине лужи с черной от угольной пыли талой водой. Потом пришёл май... Но ничто не могло изменить моего состояния: "Чужбина! Бежать отсюда и никогда не возвращаться", - пульсировало в моей голове беспрестанным круговоротом.

     А однажды утром я услышала необычный восторженный свист и щебет, такой радостно-счастливый, что он невольно захватывал всех окружающих, заставлял смеяться, задирать голову и, щуря глаза, рассматривать тех, кто кружил в небе. Это были стрижи! Стрижи прилетели! Я стояла как вкопанная, смотрела на них и плакала. Но уже не теми слезами безысходности и страдания, а слезами радости встречи с кем-то очень близким, кого ты считал потерянным навсегда, но вот он стоит перед тобой, чудесным образом воскресший. И я вдруг подумала, что я оставила свою душу там, далеко на Ставрополье, в доме, где на веранде прилепилось ласточкино гнездо, откуда каждое лето торчало 3-4 клювика, а касатка-заботушка день-деньской сновала к гнезду и обратно, кормила своих птенцов и также как и эти стрижи восторженно-радостно щебетала и посвистывала, наполняя сердца всех обитателей дома умиротворением. И вот прилетела она однажды весной к своему гнезду и увидела мою неприкаянную душу, бродящую по двору, и всё поняла. И отнесла её своим братьям-стрижам, направлявшимся в мою сторону, а стрижи заботливо доставили её мне. В миг, когда я улыбалась стрижам, моя душа вернулась ко мне. Я словно открыла глаза после долгого тяжелого сна.

     В тот день я полюбила Сахалин. Огромными глотками я глотала вдруг оказавшийся таким прозрачным воздух, любовалась сопками - богатыми и близкими, морем, синеву которого нельзя выразить словами.  Я влюбилась и хотела наслаждаться этим волшебным чувством, раствориться в синеве, закутаться в зелень и смотреть на стрижей.

     Я давно не живу в Углегорске. Многое изменилось, изменилась и я сама, но неизменно одно - каждый год я с нетерпением жду стрижей. Вот и сейчас - природа уже проснулась, умылась дождями, просушила кудри тёплым ветром и ждёт вместе со мной. Ждёт, когда стаи, одна за другой, с весёлым протяжным свистом и щебетом, радостно кружа и вплывая в город, закричат с небес: "Мы дома! Мы здесь! Мы принесли счастье!" Я залюбуюсь, непременно, как и много лет назад, защиплет в носу, закипит в глазах и я выдохну счастливо: "Стрижи прилетели!"