Военнопленная корова. Великая Победа и моя семья

Когда я писала первый блог на тему войны, то поняла, как мало мы на самом деле знаем о том, как и чем жили наши деды. Я поняла, как бесценна история семьи и как часто мы понимаем это слишком поздно.

Этот мой пост, он даже не для других, он для меня… Это гарантия того, что то, что я сейчас знаю, не забудется. Это моя персональная камера хранения.

По родне моей мамы война прокатилась катком. Семья ее деда и бабушки жили в Брянской области и сполна хлебнули то, что пережила в войну эта земля – длительную оккупацию, партизанское движение.

Мать моего прадеда Маланья Поддубная была из зажиточной семьи, но засиделась в девках. История умалчивает отчего это произошло, толи внешность у Маланьи была не модельная, толи сама воротила нос от женихов, а потом осталась на бобах, но сосватали ее в конце-концов  за Филимона Медведева, парня не богатого. Этот мезальянс был плодотворным – они дали стране дочь и четырех парней, одним из которых был мой прадед Евстрат. 

По советским стандартам биография у Филимоновичей была эталонная – вступили в РКПБ (коммунистическая партия), воевали в Гражданскую и против интервентов. А Евстрат Филимонович, во время Гражданской, и вовсе был в легендарном отряде Щорса – выбивал немцев с Украины. Я, когда мне было года  4 или 5 распевала песню:

"Мы сыны батрацкие,

Мы за новый мир, 

Щорс идет под знаменем - Красный командир»

и не знала тогда, что она и про моего прадеда тоже.

При всей своей идейности, одного человека завербовать в свою веру Филимоновичи не смогли – их мать Маланья была, опять же по советским меркам, настоящая контра. С высоты своего кулацкого происхождения она к новой власти относилась презрительно. И не скрывала этого. Ее спрашивали, почему она так не любит большевиков, ведь ее сыновья воевали за новую власть. «Они на войну пошли, лишь бы в поле не работать», - отвечала Маланья.

Или создался, к примеру, колхоз. Евстрата Филимоновича назначают его председателем.

«С колхозов толку не будет!», - каркала прапрабабка - «В колхозе одни босяки, а они работать не умеют».

С Маланьей предпочитали не спорить – бесполезно. Она давила аргументами: «Вот с этого поля раскулаченный Иван собрал столько пудов пшеницы, а вы, колхозники, вполовину меньше». Крыть было нечем.

Моя прабабушка Настя родилась в семье, где уже был один брат и шесть сестер. Землю в то время не по количеству членов семьи, а по количеству мужчин.

(Помните: «Семья-то большая, да два человека всего мужиков-то. Отец мой, да я»? Воооот.)

Поэтому жилось семье очень трудно. Когда Насте было всего 2 года, ее отец зимой поехал в лес за дровами. Насобирал огромный воз, и лед на реке, которую нужно было проехать, не выдержал.  Отец бросился спасать лошадь. Вытащил ее, но сам застудился и умер. Девчонкам пришлось вкалывать, как проклятым. У них была такая слава работящих девок, что все они, даром что бесприданницы, очень быстро вышли замуж. Баба Настя до смерти вертелась по хозяйству. У нее все в руках спорилось – в ее огороде были самые большие помидоры, самые вкусные ягоды, самые ранние огурцы. Одной картошки она собирала по 80 мешков. Под эту картоху баба раскапывала столько огородов, что иногда сама забывала, где они были.

Прадед Евстрат,  рассказывал своей внучке, моей маме, что ему, тогда еще молодому и холостому парню приснился сон. Он увидел, как Настя идет по дороге в селе и какой-то голос ему говорит: «Она будет твоей женой». Так и произошло. Они прожили долгую и, несмотря ни на что, счастливую жизнь. Прадед очень любил жену. А Настасья всю жизнь пребвала в уверенности, что семейную лодку провела через всю бурную жизнь ее мягкость, доброта и уступчивость (которых, на самом деле не было). Если внучки жаловались что поссорились с мужьями, баба Настя поучала:

- Как это вы с мужьями мирно жить не можете? Мужу надо годить! (угождать) Вот я всю жизнь годила, всю жизнь с уважением: «Филимонович, Филимонович!»

Внучки только ухмылялись, они то знали, что мир в семье был только потому, что дед обладал каким-то нереальным, нечеловеческим спокойствием.

Вот, например, пришел он домой с получкой. Баба, даром, что неграмотная, могла сосчитать, хоть миллион мелкой копейкой. Пересчитывает значит, баба получку и выясняет, что не хватает рубля. Евстрат совершил грех – по дороге домой купил какую-то несанкционированную Настасьей мелочь.

Начинается ад – баба заводит скандал. А дед, сматывает удочки. В прямом смысле – достает удочку, банку и собирается на речку. Настя – 45 кг чистой ярости призывает на его голову проклятия, а Евстрат, ни говоря ни слова и даже не глядя на жену, отправляется на речку.

Возвращается через пару часов с какими-нибудь пескарями, а Настя как ни в чем не бывало, уже ждет его с ужином. Она отходила так же быстро, как и взрывалась.

Но были обстоятельства, которые даже Евстрат спокойно переносить не мог. Он был председателем колхоза и считал себя ответственным за все, что там происходило. В 20-30 годы колхозники жили трудно. Им спускали огромные планы, а в качестве платы – трудодни, на которые даже досыта накормить детей было нельзя.

Ночами баба Настя отправлялась на колхозные поля воровать. Представляете? Жена председателя ворует. Там был ее труд, она вкалывала на этих полях, но не могла взять картошки или пшеницы столько, чтобы не голодать. Дети этого стеснялись. Старшая дочка Аня возмущалась – она пионерка, дочь председателя, а тут такое. Настасья брала с собой на дело дочь Нину (мою бабушку) та была младше и не такая щепетильная.

Евстарату эта ситуация разрывала сердце. Он, по обыкновению, не показывал виду, но то, что партия дала ему задание, выполняя которое он должен драть семь шкур со своих односельчан, со своих братьев и родителей, его убивало. Просто так отказаться от должности он не мог. Не те времена были. Сказал бы он что-то вроде «Я устал, я ухожу» и вполне мог получить срок. Поэтому прадед свое бегство из колхоза обставил правильно – завербовался на Дальний Восток. В 1939 году он с женой и детьми перебрался во Владивосток.

Во время войны он служил на Ленинградском фронте. И бог его берег – ни одного ранения. Хотя однажды Евстрат чуть не попал под трибунал.

Был обстрел. Такой сильный, что солдаты не могли поднять из окопа голову. Командир батальона протянул прадеду котелок и велел принести воды. Тот ответил, что нужно подождать, когда огонь станет слабее.

- Трус! – кинул в Евстрата командир и схватив котелок сам выскочил из окопа.

В этот момент раздался очередной взрыв, и останки командира разбросало вокруг.

Свидетелей у этой сцены было много и на деда донесли, мол, командир погиб из-за того, что тот отказался выполнить приказ. Дед был парторгом части, и сыграло свою роль – спрос с него был более жестким. Но дед сумел избежать штрафбата или чего серьезнее. Он сказал, что нужно исполнять только умные и обоснованные приказы. То, так комбат погиб, было самым ясным доказательством того, что его приказ не был ни первым, ни вторым.

Когда была снята блокада с Ленинграда, часть Евстрата в обстановке строжайшей секретности перебросили под Иркутск. Они начали прокладывать железную дорогу в сторону Китая – готовилась война против Японии.

Секретность вокруг этого объекта была такой, что даже продукты им почти не подвозили, во избежание утечек информации. Бойцы питались орехами кедровыми, грибами, охотились. Но главное – нельзя было слать письма домой. Примерно 9 месяцев Настя не знала, что с ее мужем. На него не было похоронки, он не числился в списках раненых и даже пропавших без вести. Уже закончилась война, почти все вернулись домой… А о деде все не было известий, баба ходила в военкомат, как на работу….

Евстрат вернулся только в августе 1945 года…. Но до сих пор в военных архивах он значится пропавшим без вести. Эти данные на прадеда я нашла в сети, на сайте, где собраны сведения о солдатах ВОВ: «Медведев Евстрат Фили­монович, 1898, Злынковский р-н, д. Щербиновка; рядовой; пропал б/в 00.05.45 в Германии».

А трое его братьев, оставшихся на Брянщине, ушли в партизаны. Один из них, Федор, был командиром партизанского отряда. Сельчане, как могли помогали им. Даже Маланья, при всей своей нелюбви к большевикам. Она с невестками пекла хлеб и морозила молоко – его разливали в железные миски, выставляли в холодные сени потом ледяные круги относили в лес.

Кстати, у Маланьи была единственная во всей деревне корова. Она была заслуженная – побывавшая в плену у немцев и удравшая от них. Примерно в 1942 году всех коров в деревни реквизировали и погнали в Германию. Для людей потеря «кормилицы» означала катастрофу. Маланья очень горевала. Но поздним вечером того же дня, они услышали приглушенное мычание. Думали, показалось. Но мычание повторилось. Они вышли и увидели корову, которая притаилась у забора в кустах и тихонько мычала. Как она удрала от немцев, не понятно. Корову завели в сарай и она провела взаперти, на нелегальном положении почти два года, до 1944 года. Корова вела себя удивительно, она явно понимала опасность. До плена она обладала довольно склочным характером, громко мычала, могла боднуть, шлялась, сколько хотела. А тут вела себя, как мышь под веником – ни разу даже не пикнула и на улицу не просилась.

В деревне, понятное дело, мало для кого было секретом, кто ушел в партизаны и кто им помогал. Маланью постоянно таскали на допросы, спрашивали, где сыновья. А жену и двух маленьких дочек Федора повесили….