Сахалинские каторжанки. Мемуары 18+. Продолжение

Съешь трески от желудочной тоски

1978 год. В «Третьем» продовольственном магазине всегда небольшая очередь, он один на весь Восток, и до него пёхать и пёхать: кому-то даже три километра, а нам с мамкой — километр. Нет, ну люди и на автобусах к нему едут, кое-кто и вовсе рядом живёт, а Зубковы пешком ходят, уж больно остановка неудобно расположена: нам до неё в обратную сторону прилично так пройти ещё надо.

И вот я стою, рассматриваю витрины, скучаю, изучаю названия и цены, вижу, лежит огромная серая рыбина, а на срезе белое мясо. Ну явно выловлена не из нашего побережья. По крайней мере, я не её пробовала. Читаю:

— «Теска, 1кг — 70 коп», — и дёргаю мать за рукав. — А что это за рыба такая, треска? Давай треску купим.

Мать как представила, что на всякую хренотень четыре рубля угрохает, ведь рыбины лежат по пять килограмм, не меньше, то ей чуть дурно ни стало.

— Инн, иди побегай! Треска — это… она на вкус… ну как дерево жевать. Тебе палтус взять горячего или холодного копчения?

— Холодного.

Я люблю холодного копчения, а родичи горячего и причём головы. Палтус мы также не ловим сами, его выуживают рыбаки-профессионалы, коптят в Александровске-Сахалинском и привозят к нам во Мгачи. Валентина Николаевна покупает два солидных куска палтуса (1кг — 1 руб 30 коп) и много ещё чего, и мы выходим на улицу. А назад, как ни крути, надо ехать автобусом. Ничего, мать попросит водителя остановится у нашего дома. Вот так мы и жили: ели рыбу, ту что сами поймали и ту, которую выловили на больших кораблях. А кошкам? Не, наша семья кошку кормила со своего стола да со своей рыбалки. Но я видела, как ленивые на рыбную ловлю бабки закупали маленькую мойву… килограммами!

Но вот прошло немного лет (не веков),

ходил у Ильмень берегов

Михаил Горбачев красивый

и своей невиданной силой

съел всё, что на полках лежало,

ещё просит — ему, дескать, мало.

1988 год. Прибегает к нам в гости тётя Нина. С бутылкой, разумеется. А закусывать особо и нечем, ведь всё что наловлено, то в первой черёд и съедено. Пока я взрослела, рыбы у наших берегов становилось всё меньше и меньше. Вот ведь заковырка какая! Но Нинка Петровна хитро щурится и говорит:

— Сейчас я вас, Зубковы, новое блюдо научу готовить. Сходи-ка, Иннчик, в магазин, купи трески да молока.

Ну надо, так надо, я уже девица большая, вот-вот восемнадцать лет стукнет, слона и того приволоку! Поскакала я, значит, в «Третий» магазин и пру оттуда большущую теску, да три литра молока в стеклянной банке. Позвали отца Ивана, который расколол замороженную тушу топориком на куски. Кило на готовку оставили, остальное кинули в холодильник. Петровна смело вылила два литра молока в кастрюлю и довела до кипения, затем туда же запихала порезанную треску, лук, морковку кружочками, чёрный перец, сухую зелень и кусочек сливочного масла. Не, масла не оказалось, плеснули растительного. И вуаля, суп готов. Блин, какой вкусный оказался супец! До сих пор такой готовлю, только не из трески… нет, нет, увольте, а из минтая, но чаще из пангасиуса и тилапии. И вам советую.

Одуваны

Тёте Нине Каргаполовой очень понравилось кормить семью Зубковых в кризисные годы (за наш, правда, счёт): научила борщ варить из ботвы свеклы, чего мы раньше никогда не делали (ещё совсем недавно свиней держали, так сие им шло), а ещё рецептов с юга острова подогнала. И теперь мы, как заядлые корейцы, тоннами заготавливаем папоротник, калужницу, стебли лопуха, морскую капусту и делаем острые корейские салаты. Но Каргаполихе всё мало! Как-то раз собрала она в кучу женскую половину дружественных семей, раздала полиэтиленовые пакеты и поволокла на сопку, которая прямо за нашим огородом расположилась:

— Приехали! Что вы видите вокруг?

— Ну поляну, а там дальше лес...

— Неправильно, вы видите целое море жёлтых одуванчиков. Наша задача их нарвать как можно больше.

Рвём, стараемся, страшно спрашивать — зачем? Может, лекарство какое. Я вон всё детство лекарственные травы собирала и в аптеку сдавала в обмен на гематоген.

Но тётя Нина не так-то проста! Уже дома заставила нас отделить зеленую бахрому от жёлтой составляющей: цветы кидать в таз, а чашелистики в помойку. Далее потребовала три килограмма сахара.

— Ну здрасьте, приехали! — возмутилась Валентина Николаевна. — Буду я на всякое гавно сахар пускать. Ага, разбежалась.

Но я принесла тётке Нинке сахар.

— Мам, ну ради эксперимента! Зря что ли корячились?

Валентина оттаяла, и по требованию подруги, раскалила на летней кухне печь. Мы принялись варить варенье из одуванов. А когда сварили, позвали на дегустацию отца.

— Вань, ну как?

— Дерьмо! — сказал Иван Вавилович и завёл свою старую песню.

Вперемежку с матами-перематами, он нам очень чётко дал понять, что такое дерьмоваренье только для тех, кто разжирел по самое нехочу, и ему, видите ли, лень в лес сходить, нормальные ягоды нарвать, или у себя в садочке клубничку да малинку вырастить, и он знает таких отщепенцев, а конкретно — это Каргаполовы и Бургановы!

Пока батя матюкался на милых дам, я ела одуванчиковое варенье прямо из таза и задумчиво рассматривала плавающие в нём бутончики: «Одуванчик — это космос, это города и звёзды. Ты не веришь? Посмотри, город у него внутри. Возьми, подуй на одуван — звёзды в космос полетят. Целый мир перед тобой. А теперь глаза закрой. Что ты видишь? Ничего, значит, в космосе темно. Ну, а если мир цветной, значит, мир большой весь твой!»

И не надо долго ждать,

чтобы там душой летать,

глаза закроешь и вперёд —

туда, где твой народ живёт.

Фотоаппарат и все мои профессии

Вплоть до десятого класса я мечтала стать зоологом и уехать в Африку. А там... лазить с фотоаппаратом и красиво снимать птичек, рыбок, млекопитающих и земноводных. Готовилась я к этому основательно: перелопатила кучу книг о жизни и повадках животных, рисовала, изучала; шастала, как гиена, по лесу в поисках глухаря или медведя. Одно было плохо: нет у меня ни фоторужья, ни самого захудалого фотоаппарата. Скулёж длился долго. Предки наконец сжалились над своим детёнышем и подарили ему фотоаппарат. Заметьте, аж к моим 16 годам! Не поздновато ли, а?

Ну ладно, бог им судья. Я вожделенно вертела в руках новенький фотик «Смена-8М», купленный приматами Зубковыми всего лишь за 15 рублей! А дальше началось полное скотство: все эти проявители, закрепители, чёрно-белые захудалые фотографии, сохнущие на прищепках... Я вспоминала яркие, сочные, цветные снимки жучков и бабочек в библиотечных альбомах и чуть ни плакала от горя.

Молодой мозг и правда устроен как-то по другому. Взрослый человек плюнул бы на свои черно-белые картинки и изучал мир зверей дальше, стремился бы к чему-то: заработать на крутую технику, окончить институт, защитить диссертацию, дождаться длительной командировки и так далее. Но мою заветную юношескую мечту полностью убила и растоптала злосчастная «Смена-8М».

А тут ещё: перехожу я, значит, в десятый класс, и впервые в истории школьного образования вводят предмет «Информатика».  Я в этой области знаний почему-то сразу оказалась лучшей из лучших, очень легко мне давалась компьютерная логика: если то, то это, если это, то другое... Примеры языка Basic (Бейсик) я лузгала как семечки, помогала одноклассникам и гордилась своими пятёрками. Никакого компьютера мы в глаза, конечно, не видели. Скорее всего и учительница физики, которую обязали преподавать этот предмет, тоже никогда не видела ЭВМ. Но кусок металла науке не помеха! Или помеха? Вспоминаем мою «Смену-8М».

Я твердо решила стать программистом. И о чудо! Во Владивостоке в политехническом институте, впервые в истории этого института, в 1988 году, в год моего выпускного, ввели новый курс «Вычислительные системы и программирование». Скулёж длился недолго. Мать повезла меня поступать в филиал политеха в Южно-Сахалинске.

Упс! На эту специальность брали только юношей и девушек, окончивших школу с золотой медалью. Ещё раз упс!

 — Мам, поехали отсюда. Давай я во Владивостоке поступлю на биологический.

 — Твой отец-дурак уже на пенсию вышел, дом он, видите ли, собрался строить! А мы сюда уже приехали, деньги потратили. Так что поступай! Вон специальность хорошая, даже тупых на неё берут.

Специальность называлась «Теплогазоснабжение, вентиляция и канализация». Пришлось поступать. Поступила. Отучилась год во Владивостоке и бросила. Приехала домой. Эмоций ноль. Мать снова отличилась, пристроила меня в Медицинское училище в Александровск-Сахалинске. Я туда не хотела, но возражения не принимались:

 — Твой отец-дурак на пенсию вышел, дом он ,видите ли, из шлака вперемежку с бетоном строит, а что построит, то и разваливается! А ты уже целый год зазря проболталась в большом городе, опозорила нас на весь посёлок, деньги потратила. Будешь ты у нас санитарным фельдшером, даже не разговаривай!

Ну-ну, я и не привыкла разговаривать, за разговорчивость у нас сажают. Три года я потратила на изучение неинтересной мне специальности. Получила диплом, четыре месяца отработала санитарным фельдшером, не получив за работу ни копейки. Перестройка, зарплаты людям не платили.  Нет, я работать за бесплатно не смогла! Пошла приставать к родительнице:

 — Мам, а можно в московский литературный институт поехать? Вон мои рассказы в местной газете все граждане нахваливают.

 — Твой отец-дурак на пенсию вышел, дом он, видите ли, из шлака вперемежку с бетоном строит, что построит, то и разваливается! А Горбачев голодом всех заморил. Пошла ты в жопу!

Я подумала, подумала и предпочла пойти не в жопу, замуж за Фидянина. Ему, как назло, тоже не платили зарплату. Но, несмотря на это, мы родили голодному государству двух голодных детей.

А 2000 году умерла моя мама, сгорел дом, который построил отец, а в доме сгорели все мои фотографии. Папку хватил удар, и он умер. Похоронив родичей, я побежала на парикмахерские курсы. Ну вот, до сих пор и работаю парикмахером. Ничего, нравится. Правда, пока я почувствовала себя профессионалом в мужских стрижках, лет десять прошло: слёзы, сопли, скандалы, дрожащие от страха руки... Намучилась я, короче. Вот такая судьба. Спите спокойно, тятька с матькой, не мы такие, ЖИСТЬ ТАКАЯ. Аминь.

Эпилог

Столица бывшей каторги Александровск-Сахалинский

Александровск-Сахалинский, здесь закат такой былинский! Дочь гуляла по песку: «Мама, что-то не пойму, куда солнышко ушло?»

Оно, доча, спать пошло. Не проснётся никогда! Будет в небушке звезда освещать горючу жизнь.

«Что ты, мамочка, уймись! Никогда я не состарюсь на зловещем берегу, а то я, как моя мама, тут совсем с ума сойду!»

Дочь уехала далёко. Бережок притворно охал. Солнце вышло из небес и сказало:

— Молодец!

Александровск-Сахалинский, был бы здесь закат былинский, не сочиняла б сказки я. Всё. Я в дом писать пошла…

* * *

Из посёлка Мгачи в Александровск-Сахалинский можно было добраться только по берегу моря, а зимой по морскому льду — 31 км. Строительство дороги началось лишь в 1961 году и только в 1977 году она добралась до Мгачи и имела длину 37 км. Значит, мне было 7 лет, когда мои родители смогли ездить на автобусе в районный центр, а не ходить пешком. Мне Александровск никогда не нравился — убогий городишко непонятно как расположенный на витиеватых холмах. Срань, а не город! Но есть в нём одна достопримечательность, коей бывшая каторга гордится: в море, совсем рядом с берегом, стоят три величественные скалы, конусами упирающимися в небо, а толстыми могучими задницами в песок и волны. Наберите в поисковике Александровск-Сахалинский «Три брата» и полюбуйтесь их красотой. По преданиям нивхов — это люди, обратившиеся в камни. О происхождении скал существует несколько легенд.

О легендах в следующем посте...