Человечицы с другой планеты
В начале XX века, когда Япония открыла свои культурные границы, увлечение европейцев экзотическим миром было весьма сумбурным – интеллигенцию интересовало абсолютно всё. Любая японская безделица, всякая малейшая подробность, увиденная или услышанная, являли собой сопричастность к чему-то почти неземному. Впрочем, японцы до сих пор верят в своё божественное происхождение, поэтому восторженные строки тех лет актуальны и сегодня.
Японские женщины, едва ли по-настоящему почувствованные русскими поэтами на заре прошлого столетия, до сих пор являются одной из самых трепетных загадок. Обывательское представление о японках было и остаётся несколько односторонним. Как правило, ассоциативная реакция связана с маленькими семенящими куколками, которые постоянно кланяются и что-то мяучат. Отсюда прямая, но логически неоправданная параллель: все японки – почти гейши. А следом ещё одно распространённое мнение, не поддающееся объяснению: все гейши – легки в поведении. Последнее утверждение довольно спорно, но не исключает возможной дискуссии: морально-нравственная сторона института гейш как социального явления в истории проявлялась по-разному.
Тем не менее, японскими женщинами художники слова продолжали восхищаться без устали. Константин Бальмонт был первым из символистов, кто ровно сто лет назад побывал в Японии. В результате двухнедельной поездки им было написано множество стихотворений и статей. В одном из писем, отправленных из Йокогамы близкому другу Анне Ивановой, поэт поделился впечатлениями: «Увлёкся там двумя маленькими японочками и их заинтересовал. Но это так мимолётно. Я влюблён в отвлечённую японку, и в неё нельзя не быть влюблённым. Так много во всех японках кошачьей и птичьей грации. Это сказочные зверьки. Это не человечицы, а похожие на человеческих женщинок маленькие жительницы другой планеты, где всё иное, очертания, краски, движения, закон соразмерностей».
Современники вспоминали Бальмонта как человека чрезвычайно чуткого и увлекающегося. Со свойственной ему эксцентричностью и безудержным эмоциональным всплеском он взахлёб упивался захватившими его эмоциями:
Гейши, девочки, малютки,
Вы четырнадцати лет,
Ваши маленькие грудки
Нежнорозовый расцвет. <…>
И одна мне приглянулась
Больше всех других мусмэ*.
Вплоть ко мне, как лист, качнулась,
Водный стебель в полутьме.
В описании плавных движений и внешней незрелости считывается лёгкая фривольность: образ героинь несколько снижен и сведён к иным европейским аналогам – в литературе начала XX века уже были известны гетеры и куртизанки, ведущие свободный образ жизни.
Развивая тему японского минимализма, Бальмонт написал ещё одно стихотворение, в котором героиня, как может показаться, представлена без ожидаемого глубокомыслия со стороны поэта:
Японка, ты полуребёнок,
Ты мотылёчек на лету,
Хочу вон ту и ту, и ту,
Ты ласточка и ты котёнок.
Вряд ли в этих строках можно усмотреть сколько-нибудь серьёзное намерение Бальмонта. Скорее, это инстинктивный интерес – в природе такой порядок: самцу полагается самка. Похоже, что по обыкновению русских мужчин, словами «ласточка» и «котёнок» поэт дополнил образ и из недоженщины воссоздал полноценный объект обожания.
Сегодня любопытно узнать, как русские мужчины того времени воспринимали диковинных девушек, и как экзотические образы японок проявлялись в поэтическом пространстве. Немного угловато выглядят попытки осмыслить нездешность «сказочных зверьков» и уместить их в устоявшуюся европейскую систему представлений о прекрасном. Конечно, японка, веками жившая на краю земли в заточении архипелага, вряд ли поймёт возгласы влюблённого поклонника, доносящиеся из-под балкона. Нелепым кажется и называние японской женщины зайчонком, солнышком или рыбкой. Скорее она отреагирует на сравнение с «музыкой движений», «волнами убегающей реки» или «водным стеблем в полутьме» – теми образами, которые Константин Бальмонт интуитивно прочувствовал, стремясь приблизиться к восточной эстетике.
*Мусмэ – одно из значений в японском языке – «девушка».
+7-962-125-15-15
У Бальмонта мое любимое стихотворение "Камыши".
Никакие мусмэ и рядом не стояли.
Великий китайский писатель Лу Синь оставил переводы сказок Ерошенко и послесловия к ним.
Философ-гуманист, рассказчик-импровизатор, поэт, музыкант, певец, шахматист, полиглот, знавший более десяти языков, — этот удивительный украинец, потерявший в детстве зрение и объехавший полмира, написал множество сказок, стихов, притч, баллад, легенд, очерков, рассказов.
Он был гением воли, героем преодоления недуга — незрячести.
Он был наследником славных украинских слепых кобзарей, которые ходили по земле, даря людям песни, думы и твердость духа.
Он хорошо известен на Востоке, хуже на Западе, но менее всего — в своем отечестве.
Бывая в Японии, меня часто спрашивали о российском художнике Ерошенко Василии. Его боготворят в Японии. Печатают о нём книги, проводят выставки. Я , конечно, отвечал, что знаю о таком. Имея в виду известного художника Николая Ярошенко «Курсистка», «Всюду жизнь», «На качелях»… Приехав домой залез в интернет.
Что же ты, гейша, лежишь нагишом?
Знаю, что жарко, но я же терплю
Видишь, тулуп не снимаю!