Сны в бессонную ночь

Дуся была отличницей. Черноглазая, чернобровая, с тугими черными косами, с упрямым подбородком, волевая и решительная - она была для меня воплощением молодогвардейки, которую фашисты могут замучить до смерти, но она не заговорит. Я равнялась на нее в учебе, но друзьями мы не были. Она, наверное, слишком правильная. Скучная. Но однажды по классу пробежал шепоток: "Баптистка...баптистка..." Это слово для нас, советских детей, было синонимум колдуньи, ведьмачки или чего еще похуже.
- Наша Дуся баптистка? Ха-ха, - первые смешки настойчиво набирали обороты и перерастали в издевательства. Дуся яростно бросалась на обидчиков, била их портфелем, пытаясь заставить их замолчать. Бесполезно... и вот уже она на полу, в углу, плачет горько и униженно. А вокруг хохочет толпа. Мне не смешно. Я ловлю ее беспомощный взгляд и иду к ней. Поднимаю, отряхиваю, провожу сквозь толпу и веду домой. Всю дорогу она доказывает мне, что не колдунья, боится, что ей достанется из-за разбитого носа и порванного портфеля... Я молча обнимаю ее за плечи. Вот и ее землянка. Две комнатушки и сени. Мамы нет, она в огороде, огромном и чистом, как выставочный экземпляр образцовых достижений труженников-огородников. Я тут же сочиняю легенду о злобном хулигане, который напал на нас, а Дуся, мол, защитила, спасла ценой своего портфеля, но мы зашьем, зато какая она храбрая, как хорошо ее воспитали.... Мама Дуси помолчала многозначительно и повела нас обедать. Они с Дусей долго молились вслух перед едой, вернее, молилась мама, а Дуся лепетала ей в такт и во все глаза со страхом смотрела на меня, понимая, что если завтра я скажу об этом в классе... Я не сказала. Я сказала, что была у нее дома, что ее мама очень добрая, вовсе они не колдуньи-баптистки. Так мы стали друзьями. Однажды, сидя на иве, побросав на земле портфели, мы обсуждали важное дело (очередную серию Простоквашино) и хототали, слезы выступили на глазах - это Дуся вместо "корова Мурка" сказала "корова Муха". Вдруг она резко замолчала и сказала: "Я даже не представляла раньше, как это важно - поданная вовремя кем-то рука.."

Серёга не был слабаком, не был трусом. Веснушчатый, смешливый, он был довольно симпатичным. Девчонкам нравился. Но я то была ему не девчонка! Я была его соседка, его уличный дружок - напарник по затеям. Мы часто гуляли вдвоем, лазили по деревьям, играли в мяч. В школе же делали вид, что не знакомы. Зачем нам эти "телетеста" слушать... Мы были незнакомцами до тех пор, пока я однажды не увидела его сидящим в том же самом, Дусином, углу... он плакал, с остервенением размазывая по лицу слёзы и сопли, а вокруг стояла хохочущая толпа. Де-жавю. Не смешно/сквозь толпу/дорога домой... Ему было очень стыдно передо мной, перед своим другом, за слабость, за слёзы. И опять мой дар сочинителя спасает несчастного от ремня тёть Оли: "Вот, хулиганы, лацкан оторвали...храбрость, спаситель, воспитание...". А потом, у ночного костра, я чуть не подавилась печеной картошкой, когда он прошептал: "Моя мама умирает..." Он носил в себе эту страшную тайну, боясь признаться даже маме, что знает, что случайно услышал. Его пацанячье горе выплескивалось слезами, превратило его в плаксу. Поделившим им, он обрел былую силу и , сжав зубы, дрался с однокашниками молча, сопя и зыркая глазами. Спустя время он сказал: "Знаешь, нет ничего важнее, чем иметь друга, с которым можно поделиться такой страшной тайной".

Катя была неряхой и двоечницей. Вечно в помятой замызганой одежде, лохматая. Ее никто не любил, но не трогали особо - она была тихоня. Да к тому же знали, что у нее что то там в семье, какие то проблемы. Подробности никого не интересовали. И меня в том числе. До того дня, пока не пришла на урок с проверкой медсестра и нашла у нее вши, пока я не увидела Катю в том самом углу...  Подождите, но грязнуля Катька это вам не молодогвардейка Дуся, не дружок Серёжка... тогда я впервые поняла, что разницы, кто именно сидит в том углу, нет! Там сидит ЧЕЛОВЕК. Один против всех. И ждет. Надеется. Верит. А дальше по сценарию... придя к ней домой, я увидела пятерых ее сестер, мал мала меньше.
Отец придет со смены глубокой ночью, сказала Катька и занялась их кормлением, успокоением и мытьем. Мать ее сидела в это время на лавке во дворе и безумными глазами рассматривала камень... мне стало страшно и я убежала. Больше домой к ней я не ходила, дружила с ней в классе, за что получила в конце концов ремня, притащив дважды за месяц домой вши. В один из тяжелых дней, на перемене, обнимая и закрывая Катю от нашего главного оболтуса, надумавшего остричь ее налысо и подстрекаемого толпой, я услышала: "Самое главное - чтобы тебя кто-нибудь прикрыл в трудную минуту."

Наступила и в моей жизни такая минута, я сижу, рыдая, в углу. Дуся убежала из дома, вышла замуж и живет сейчас в Воронеже. Сережка пьет пузырьки, стал похож на серую тень, его путь - аптека-дом. Катя давно умерла при родах четвертого ребенка..... никого нет рядом. Только моя память со мной. Она тащит на свет из глубин души облики людей - знакомых, родных, друзей... перебирает, кружит вокруг в хороводе тех, кто подаст руку, кому можно доверить тайну, кто прикроет, защитит... Выбирай! А они не настоящие. Это всего лишь тени. Они растворяются и исчезают из моей жизни, из моей души и, наконец, из моей памяти...
Да и я уже никому руки не подам...

Вот такие страшные сны мне иногда снятся.