Написать книгу? Еще раз: да легко! Невеста в черном.

Сахалин, Курилы и возможности для литератора – продолжим.

Все новое – это хорошо забытое старое. В литературе трудно изобрести велосипед, по одной простой причине: любой сюжет крутится либо вокруг личного опыта автора (к личному отнесем и опыт его друзей, знакомых, родственников и сослуживцев – всех, чью жизнь писатель так или иначе имеет возможность эксплуатировать), либо вокруг им прочитанного.

Часто писатели берут сюжет, который кем-то уже использовался, многие из авторов об этом даже не подозревают: один забыл, что читал подобное когда-то, а другой искренне сделал собственное открытие. Ну, подали же заявку в патентное бюро об изобретении телефона одновременно два незнакомых друг другу мужика! Так почему два разных писателя не могут иметь схожий опыт и схожие идеи? В конце концов,  в этой жизни, как сказала в одной из своих книг писатель Виктория Токарева, гениальный искатель драматизма в повседневности: все случается до тридцати лет, а потом только повторяется.

Повторяется – и прекрасно! Ремейки имеют право на жизнь, также как презираемые мной фанфики (хотя нельзя не отметить что «Скарлетт» – вполне достойное продолжение «Унесенных ветром»). Поэтому я, для примера, сознательно поступлю нехорошо: возьму и стыбрю сюжет у признанного всеми мастера саспенса (попросту говоря – мастера по удерживанию читателя в состоянии напряжения и ожидания развязки),  – у Вулрича.

Итак, берем книгу Корнелла Вулрича (псевдоним Уильям Айриш) «Невеста была в черном»,  написанную в 1940 году. Вулрич ее писал под влиянием французских «черных» криминальных романов, французы же, в свою очередь, позаимствовали  этот субжанр у американцев, превратив его впоследствии в «roman noir»  (к слову сказать, тогдашняя «чернуха» по степени цинизма выглядит детским лепетом на фоне нынешней). Хотя  нуар приобрел популярность примерно в 20-х годах прошлого столетия, отцом «черного романа», однако, часто называют именно Вулрича.

Но вернемся к нашим баранам. Насчет «стыбрю» – это громко сказано, сюжет-то незамысловат и довольно избит:  убийство (у Вулрича четыре трупа), и сыщик идет по следу.  Правда ведь, не особо оригинально? Что отличает «roman noir» от просто криминального романа? Да всего лишь то, что главным героем романа-нуар является, как правило, жертва, подозреваемый или преступник (в обычном криминальном романе главным героем назначается сыщик, журналист, донцовская тетка с собачками и т.п.,  – то есть тот, кто расследует преступление). Нуарность «невесты в черном» особенно проявляется в развязке: героиня узнает, что ошиблась и убила не тех.

Ставим сюжет Вулрича на местную почву. «Невеста в черном» без труда пряталась в большом городе,  мы же усложняем себе задачу (в качестве компенсации за отсутствие необходимости трудиться над фабулой – сюжетной основой) и помещаем героев на маленький остров Сахалинской области.  (Итак, у нашей «невесты» мало пространства, почти нет возможности ускользнуть с острова, и деревенька, где все вроде как друг друга хорошо знают (позаимствуем этот прием у Агаты Кристи, которая любила поселить своих героев в маленькую английскую деревню – в замкнутом сообществе скелеты в  шкафах выпуклее).

Назовем наш черновик «Незнакомка в белом» ("Женщина в белом" была у Уилки Коллинза, поэтому наш пафос оправдан нежеланием обезъянничать), – просто, чтобы не терять основную мысль и помнить, вокруг кого будем крутить повествование; или дадим «нуарное» рабочее название, например, «Мертвый сентябрь (июль, август..» (фу, пошлость какая, ну да ладно). Получаем следующий черновичок завязки:

***

Никита Горяев никогда не понимал дурацкой привычки местных девушек тащиться к маяку. За  семь лет жизни на Кунашире он, наверное, тысячу раз ходил на этот мыс, столько же раз вынужден был проминаться по пустынному побережью в сторону Отрадного, и в лучшем, но редком  случае ему предоставлялось право выбора, –  тогда он брал в ближайшем магазине бутылку мартини, конфеты и без долгих сантиментов приглашал даму к себе.

Самый первый выход к маяку был если не приятным, то, по крайней мере, символичным  – новая жизнь, новые отношения, новые местные достопримечательности. К  трехсотой прогулке  он уже ненавидел эту плоскую скалу, длинным языком врезающуюся в море, а к пятисотой преисполнился равнодушия и терпеливо сносил ритуал блуждания в тумане по мокрой траве.

Женщина, с которой он шел сегодня, была немножко странной и, прямо говоря, не в его вкусе, но  она сама выбрала Никиту, так что Горяев мог спокойно пожимать плечами в случае ехидных вопросов. А вопросы будут – еще в кинотеатре друзья уже начали перемигиваться  и кивать в его сторону: что, мол, за чудо?

Первый за тридцать лет  киносеанс должен был вот-вот начаться, и фойе Дома культуры заполнили возбужденные люди. Горяев жил в Южно-Курильске не так долго, чтобы действительно понимать, почему все женщины вдруг нарядились, как не одеваются ни на работу, ни посещая местные рестораны – сдержанно и красиво, а мужчины явились в костюмах и даже галстуках, будто на свадьбу. Все чуть ли не раскланивались друг с другом, и Горяев краем уха услышал обрывок разговора: «… а я ему говорю: в клуб новую картину привезли…».  Вдруг показалось, что сейчас он войдет в  зал, а фильм окажется черно-белым и непременно со шкворчаньем  пару раз оборвется посередине.  Стряхивая наваждение, Никита вытащил из кармана билеты: Люк Бессон, «Люси»,  – и никакого тебе фантастического скачка в советское прошлое.

Подруга – молодая длинноногая Инна, не стесняясь людей,  липла к Горяеву, собственнически оплетая его локоть обеими руками. Он ничего не имел против: эти отношения длились уже восемь месяцев – небывало длинный срок. Дело зашло так далеко, что Горяев ездил к ней обедать, а Инна знала всех его приятелей. Иногда ему забредала в голову шальная мысль  про женитьбу, но, слава богу, так же быстро исчезала. Инна, конечно, заговаривала иногда о том, что «было бы лучше… как-нибудь вместе… и вообще…».  Горяев намеков старательно не понимал.

Шестым чувством, которое торчало антенной из затылка,  Никита выхватил из общей сумятицы приближение события.  Мягкая ладонь легла ему на спину, в аккурат меж лопаток на позвоночник, и Горяев  от неожиданности  дернулся.

– Мне надо с вами поговорить…

Горяев обернулся на звук низкого, чуть хрипловатого голоса – незнакомая женщина смотрела ему прямо в лицо: без вызова и кокетства. От ее глаз веяло холодом, и по рукам Горяева  под рукавами свитера побежали мурашки.

Инна смерила конкурентку придирчивым взглядом и, сама того не заметив, высокомерно сморщила носик – женщина была старовата на ее взгляд.

– Я пойду покурю, – великодушно уведомила Инна незнакомку и отпустив  руку Никиты, зацокала каблуками к выходу.

У дверей она обернулась, еще раз окинула взглядом собеседницу Горяева, непроизвольно сосчитав достоинства и недостатки: тонкая талия – это плюс; довольно высокий рост и возможно поэтому – сандалии на плоской подошве. Плоская подошва для Никиты – всегда минус, но для Инны этот минус компенсируется ценой – сандалии дорогие, вкупе с длинным белым одеянием (что за хламида на ней?)  намекают на киношный образ богатой римлянки или греческой богини. Волосы рыжие, длинные, вьющиеся, хотя могут быть и паричком. На женщину обращали внимание, Инна видела, как перешептываются  то там, то тут, но никто не идет поздороваться с рыжеволосой. И это было странно: сама Инна каждые три секунды отвечала кому-нибудь: «Привет! Нормально! Тебе тоже привет! А ты как?»

Рыжеволосая терпеливо  наблюдала, как Горяев  следит за Инной, перебегая взглядом со щиколоток подруги на покачивание ее ягодиц. Вот, цокая шпильками, Инна скрылась за дверью, и он опять обратил свой взгляд на незнакомку.

– Итак? – сказал он, раздражаясь от вида ее губ, почти поплывших  в насмешливой улыбке.

– Завтра, в семь, у церкви, – ответила женщина.

– Не понял…

– Я назначаю вам свидание, что тут непонятного? Сейчас не время объяснять,  – серо-зеленые глаза, чуть оттененные косметикой, не улыбались, противореча наметившимся ямочкам на щеках.

Никита не успел ответить, – рыжая, махнув кому-то за спиной Горяева, вновь коротко  тронула его  ладонью – теперь  по плечу,  как бы ставя точку в разговоре, и  отошла.

Горяев обернулся, но не успел увидеть, кого она приветствовала.

– Что хотела престарелая златовласка? – Инна опять обвилась лианой вокруг Никиты, и ему это вдруг стало неприятно.

– Знакомого искала, - ответил Горяев. – Давай, шевели своей красивой попкой, уже зал открыт…

Они вошли раньше всех  и уселись на последнем ряду. Горяев внимательно рассматривал публику, но та, которая назначила ему встречу, в кинозале так и не появилась.

Весь следующий день он думал о предстоящем свидании и пытался просчитать, что интересовало рыжеволосую на самом деле. В то, что она воспылала к нему страстью, Горяев не верил – все было против этого предположения: и внезапное появление, и лишенный теплых искорок взгляд, и отсутствие интереса к Инне. Незнакомка обратила на Инну столько же внимания, сколько на стенку,  а вот Инна не только провела сравнительный анализ себя со «златовлаской», но и имела неосторожность вечером в постели выложить Никите свои выводы. Умозаключения пассии сводились к тому, что она, Инна, моложе, а потому привлекательнее.  И по тому, как Инна настойчиво расписывала достоинства своих упругих сисек и заставляла Горяева наощупь убеждаться в отсутствии целлюлита у нее на бедрах, Никита понял, что Инну встреча в кинотеатре беспокоит.    Женское чутье – вот как это называется. Он готов был поклясться, что никогда не видел рыжую раньше, но какой-то смутный образ мелькал в мыслях. Горяев не успел схватить воспоминание, и оно исчезло.

К обеду он твердо решил, что никуда не пойдет – в конце концов рыжая могла и пошутить, но к вечеру Инна собралась в салон красоты, и Горяев  рассудил, что от него не убудет, если он прогуляется к церкви. Не явится незнакомка – ну и не надо, он зайдет в магазин и возьмет пивка. А придет…

Рыжая ждала его, нетерпеливо постукивая носком туфельки об асфальт.  Молча кивнула, махнула рукой – мол, пошли, – и повела…  Куда бы вы думали? Сюрприза не было: к маяку.

– Послушайте, давайте хоть познакомимся, – сказал Никита ей в спину, когда они вышли за последний дом.

– А надо?

– Ну, это глупость какая-то, я иду за вами, как телок на привязи, а вы даже не хотите сказать, как вас зовут.

– Я скажу, – пообещала она и ускорила шаг.

Горяев подумал: «Почему она опять в белом?»

Тонкая материя волновалась вокруг ее ног, цепляясь за колокольчики и кровохлебку, и Никите все время казалось, что жесткая трава вот-вот порвет ей юбку.

– А вам не холодно? – на мысу всегда дует неприятный сырой ветер и, возвращаясь оттуда, Горяев каждый раз чувствовал тонкий налет океанской соли на щеках .

Женщина шла на пять шагов впереди, и Никита вдруг увидел, какой роскошной волной падают почти до талии рыжие волосы. Закатное солнце било лучами ей в спину,  и копна волос переливалась жидким золотом на ветру. «Престарелая златовласка», – вспомнилось ему, и чувство протеста, выбравшись из-под ребер, уперлось в кадык: женщина, может, и казалось староватой Инне, но для него «златовласка»  была вполне ничего себе. Трудно определить ее возраст, но вряд ли она старше Никиты.

Незнакомка приподняла юбку и перебралась  через заросший травой окоп, сверкнув щиколотками, – на правой Горяев заметил татуировку и удивился: для женщин его поколения татушки не были обычным делом.

Целеустремленность рыжей задевала: словно бы ей  все равно,  топает Горяев позади или нет. Обернулась она, только когда маяк остался позади:

– Вот мы и пришли.

Никита равнодушно огляделся.  Горизонт тонкой нитью  делил мир пополам, закатное небо переливалось розовыми оттенками, отражаясь в спокойной глади. Ветер стих, как бывает всегда в предзакатный час.

– Вы бывали здесь раньше? – спросила она.

– Разумеется.

Она стала на край обрыва и, вытянув шею,  пыталась увидеть что-то внизу. Волнистые локоны ворохом осыпались  со склоненной спины и за рыжим занавесом  скрылось ее лицо. Горяеву вдруг показалось, что волосы тяжелые, перевешивают, и она сейчас сорвется с обрыва.

– Эй, отойдите от края, пожалуйста, – попросил он. – Как вас все-таки зовут?

Она рассмеялась:

– Вы боитесь высоты?

– Ничего я не боюсь!

– Ну, так подойдите, обещаю, что не свалюсь вниз на ваших глазах.

Никита, уже начиная досадовать на себя за то, что поддался на провокацию и вообще пошел куда-то с этой женщиной, шагнул ближе и протянул ей руку.

– Идите сюда.

– Смотрите, – она не отрывала взгляд от чего-то внизу. – Надо же как здесь теперь круто, а раньше была вполне безопасная тропинка вниз.

– Вы что, хотите спуститься?

–  Нет. Да иди-те же, наконец, ближе!

    Горяев, вздохнув, подошел к самому краю. Рыжеволосая присела на корточки и обняла колени, по-детски уткнувшись в них подбородком. Чтоб не стоять столбом, Никита тоже присел – близко, джинсы почти прикасались к белой юбке.

– Ну, вот, – сказала она.

Никита подумал, что прогулка становится невыносимо скучной. Вдруг порыв развернувшегося ветра бросил ему в лицо рыжие пряди, и Горяев отшатнулся.

Все дальнейшее казалось ему нереально-медленным: женщина, привстав, протянула обе руки и толкнула Горяева.  Он летел вниз и видел при этом свои ноги и руки, которые не успевали падать вровень с телом, а серо-зеленые глаза странной и – надо же! – опасной женщины смотрели сверху и, кажется, не удалялись, а наоборот – приближались, и ее горящие в закатном солнце волосы, уже не золотые, а отливающие красным, трепались на ветру и заполоняли небо. Он еще успел подумать, что придет домой в порванной одежде и с синяками, и Инна будет весь вечер доставать его вопросами, он не выдержит, и пошлет ее подальше.

Голова ударилась о камень, сноп искр вылетел из глаз, и в набегающей темноте рыжие пряди, захватив все окружающее пространство, набились ему в рот, перекрыв дыхание. Но еще до того, как погасли искры, он успел вспомнить.

Рыжеволосая увидела проблеск осознания в исказившихся чертах его лица, в сомкнувшихся у переносицы бровях, заметила движение пальцев потянувшейся к ней руки – запоздалый жест сожаления, и кивнула.

– Первый, – шепнула она и, нисколько не нервничая, будто все случившееся не имело значения, подхватила полы юбки и легким, быстрым  шагом пересекла пустырь морской террасы.  Ее видел издали мужчина, гулявший с черно-белой лайкой, и две женщины, катившие по наезженой колее детскую коляску.

***

Алтуфьев  отодвинул бордовую занавесочку, делавушую кабинку ресторана похожей на катафалк, и погасил свет, чтобы было лучше видно, что творится в общем зале. Две высоких девчонки – блондинка и пегая («Кажется, это называется у них мелированием», ? подумал Николай Алексеевич)  колыхались в центре с равнодушными лицами, мерно двигая челюстями.  Блондинка толкнула в бок пегую и спросила, кивнув на Алтуфьева, явно рассчитывая, что он услышит:

? Это что за гоблин?

Пегая выпустила изо рта пузырь жвачки и, приткнувшись поближе,  ответила подружке на ухо. Блондинка вскинула брови, равнодушное выражение, однако, не исчезло с ее лица.

? Да-а? – протянула она и демонстративно повернулась к Алтуфьеву спиной.

Николай Алексеевич ухмыльнулся: тощий зад красавицы был похож на два яблока, которые кто-то шутя запихал ей под мини-юбку. Алтуфьев предпочитал формы более вкусные – зад одалиски  должен быть,  как пара небольших дынь, так что девочка может не стараться. К тому же с малолетками связываться ? себе дороже. Он давно вышел из того возраста, когда искал приключений на свое собственное сидячее место.  Спокойно выпить, закусить, посмотреть на молодежь  и уехать ? чуть раньше, чем завсегдатаи «Океана»  побегут на улицу блевать шампанским на новый асфальт. Если повезет  ? уехать не одному.

? Алексееич, не возражаешь?.. ? в кабинку заглянул начальник райотдела полиции Кочкин.

? Присаживайся, Антон Иванович, - ответил Алтуфьев. ? А ты чего в комуфляж вырядился?

? Да какая разница? Шалавам что галстук, что комуфляж – один шут. Главное ? фейсконтроль пройти, ? и Кочкин, добродушно заржав, покрутил пухлым пальцем вокруг своей физиономии.

Алтуфьев зацепил за локоть бежавшую мимо официантку:

? Слушай, красавишна, будь ласка, попроси вашего этого диджея, чтоб музыку поставил нормальную.

Официантка убежала и через минуту осточертевший Алтуфьеву рэп умолк. Разочарованно погундев, отдыхающие разбрелись к своим столикам.

? Ты как насчет коньячку? - спросил Николай Алексеевич Кочкина.

? Положительно, - ответил Антон.

Алтуфьев разлил коньяк по рюмкам и потянулся через стол чокнуться:

? Ну, будем!

Заглатывая коньяк, Кочкин краем глаза заметил движение Алтуфьева, который, как охотничий пес, сделал стойку, таращась в полутемный зал.  Антон Иванович едва не вывернул шею, высунувшись из кабинки: что  мог увидеть вице-мэр во тьме третьесортного ресторана, чтоб так у него челюсть отвисла?

 Коньяк скатился по пищеводу мягко, – владелец ресторана заказывал качественные напитки для постоянного и высокопоставленного  клиента прямо из Японии. Тонкий мед послевкусия слился с картинкой, внезапно ударившей Алтуфьева прямо в мозг и куда-то в солнечное сплетение, – он втянул носом воздух: в ореоле света, бьющего из открытой  двери, плыла женщина.  Он едва ли сделала десять шагов к центру зала и остановилась в нерешительности, но Алтуфьеву показалось, что он уже долго-долго смотрит на разлетающиеся от ее ног волны длинной белой юбки и на подрагивающие широкие кружева вокруг декольте.  Темные, гладко зачесанные волосы, собранные в тяжелый узел на затылке, украшала нитка жемчуга, и от всего облика этой странной, слишком парадно одетой особы веяло чем-то нездешним.

Она стояла напротив кабинки, из которой так бесцеремонно ее разглядывали два местных светских льва, и, будто чтобы добить Алтуфьева, грянуло танго ? диджей  дозрел.

От барной стойки отделился кудрявый красавец с кавказским носом и, подхватив даму в белом, повел ее по залу. О том, как танцуют танго, он явно не имел никакого представления, но особу в белом  это не смущало. Она податливо выгибалась, отзываясь на движения партнера, и летящая ткань юбки вилась вокруг его джинсов. Мужчины смотрели с легкой завистью на расторопного кудрявого танцора и с неприкрытым восхищением на его партнершу.  Женщины дулись.

Алтуфьев вышел из кабинки и уверенным шагом, едва не столкнувшись с танцорами, прошел прямо по центру зала за барную стойку и взял за шиворот мальца, заведующего музыкой:

? Слышь, орел, я же просил…

Диджей кивнул и запустив руку в картонную коробку выволок оттуда диск Ваенги.

? Пойдет? – крикнул он Алтуфьеву.

Николай Алексеевич только махнул рукой: что, мол, с тебя, балбеса, требовать? Он обернулся в зал, там уже опять топтались  подпившие тощие девчонки, те самые ? блондинка и пегая, в окружении вожделеющих их внимания кавказцев; два китайца пили водку возле  барной стойки, шумная компания военных что-то праздновала, сдвинув вместе три стола, обливая скатерть шампанским, а Кочкин  с аппетитом закусывал алтуфьевский коньяк жареными в кляре яблоками. Ни женщины в белом, ни кучерявого уже не было.

 ? А куда нимфа-то  делась? ? спросил Кочкина Алтуфьев. ? Ты ее не знаешь, часом?

?  Не-а.. Но завтра выясню. У нас муха не пролетит, чтоб мне не доложили! Отыщем твою красавицу.

Бурякин не стал говорить, что красавица не его, ? он рассчитывал как раз на то, что она будет его. Жаль, что не сегодня…

- - -  -

Первый отрывок  написан вечером в пятницу, второй – начат вчера, но что-то отвлекло.  Между этими отрывками  нужно всунуть появление сыщика (адвоката, бывшего следователя или молодого фээсбэшника, а может, расследованием займется Инна?). В принципе, я уже знаю, из каких побуждений (мотив) и каким образом (способы) "незнакомка в белом» может положить перед южно-сахалинским сыщиком (с какой-то целью приехавшим на маленький остров – его мы тоже окунем в чуждую среду; а может  и не будем и возьмем местного)  трупы (не менее трех). Сложнее придумать, в чем выразится трагедия главного героя («незнакомки в белом»), - что должно одновременно ужаснуть читателя и заставить его сочувствовать преступнице? Именно это сделало бы наше повествование оригинальным. Решить

Фабула есть. Сюжет прорисован. Наращивать мясо  начерно нет смысла – здесь можно писать сразу.

Легко?