Раба любви. Сними свою обувь

  Сразу же после Нового года, 3 января, Ёсико и Рёкити под предлогом выступления перед японскими пограничниками, прибыли на Сахалин, где в то время проходила советcко-японская граница. Японские пограничники не могли поверить своему счастью — звезда кино пожаловала к ним сама и даже хочет посмотреть на границу. Гостям выделили сани с теплой подстилкой, и они помчались по нетронутому снегу. Отъехав подальше от контрольного пункта, Сугимото и Окада вдруг спрыгнули в сугроб и побежали в сторону СССР.

Так выглядела сухопутная граница на Сахалине зимой 1938 года

...На пограничном пункте заставы Хандаса (о. Сахалин) командир отделения Григорий Сизенко первым сообщил о нарушителях государственной границы СССР: «3 января 1938 года. Два человека перешли госграницу. Получил приказание лейтенанта взять с собой подкрепление и задержать нарушителей. Подойдя к вышке, я услышал свисток и, дойдя до второго визирного столба, различил голоса нарушителей, которые между собой переговаривались и подавали свистки. В это время я расположился с нарядом, пропустил нарушителей мимо расположения наряда и дал окрик: «Стой, руки вверх!» Нарушители подчинились. Японец держал в руках сапоги, а сам стоял на снегу в носках. При окрике сапоги бросил и по-русски сказал: «Мы политические. Идем к вам». Когда я стал подходить к ним, японец сказал: «Мы едем в Москву»...»

   После обыска конвоир доставил нарушителей на заставу. Вряд ли Сизенко когда-нибудь слышал о японских обычаях — когда переступаешь порог новой родины, обязательно надо снять обувь. На пограничном пункте Окаде и Сугимото выделили комнату с печкой, поставили на довольствие и стали ждать указаний из Александровска, Сахалинского управления НКВД. Сугимото не переставал повторять Окаде: «Видишь, как хорошо нас встретили, накормили, и скоро мы поедем в Москву. Увидим великого Сталина».

  Через два дня их конвоировали в Александровск, и там уже поместили в разные камеры. Начались допросы.

Первым на допрос вызвали Сугимото. Он сразу же сказал, что мечтает о встрече с Мейерхольдом.

Из документов допросов.

— Кого в Советском Союзе знаете? На встречу с кем шли? По чьему заданию?

Ответ Сугимото: — Мы хотим учиться в вашей стране театральному искусству. Много читали об известном режиссере Мейерхольде. Хотим у него учиться.

— У Мейерхольда?!

Будущие библиотека и кинотеатр города...в 1938 году территория военного городка

  Эти здания кинотеатра и библиотеки александровцам хорошо знакомы, а в 1938 году они принадлежали погранотряду. Сюда доставили Ёсико и Рёкити. Мне довелось более десяти лет работать в этом здании...Тогда ещё я заинтересовался историей Окада.

Через несколько дней Сугимото и Окаду из Александровска спецконвоем отправили в Хабаровск, где продолжились многочасовые допросы.

21 февраля 1938 года Сугимото, сломленного, в разбитых очках, и Окаду, начинавшую понимать весь ужас совершенного поступка, отправили в Москву, на Лубянку. Они так никогда и не узнали, что ехали в соседних вагонах поезда № 97, и никогда больше не увидят друг друга.

В то время НКВД как раз фабриковал «дело» на неудобного режиссера Мейерхольда. Но не хватало конкретных фактов, которые можно было предъявить в суде. И вот оно, желанное доказательство! Сотрудники НКВД рьяно взялись за дело. Через несколько дней из Сугимото выбивают показания, что он «шпион, посланный в СССР японским Генштабом. Цель переброски — связаться со шпионом Мейерхольдом, давно завербованным японцами, чтобы совместно проводить диверсионные операции. Например, совершить теракт против товарища Сталина, когда он придет в театр на спектакль». Сугимото вынудили очернить двоих японцев, с которыми он никогда не встречался, — Сано Секи и Иоси Хидзикато. (Сано Секи — театральный режиссер, работавший с 1933 года с Мейерхольдом. Он успел уехать в 1937 году из СССР во Францию. Иоси Хидзикато в то время работал в Москве в Театре Революции.)

              Почти полтора года длилось следствие. 27 сентября 1939 года на судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР Сугимото заявил, что подвергался пыткам, издевательствам и угрозам и, не выдержав, давал заведомо ложные показания — те, которых от него требовали. Все надежды Сугимото на справедливость оказались напрасными. Он был приговорен к расстрелу, и вскоре приговор был приведен в исполнение.

На первых допросах Окада не понимала, чего от нее хотят. Ей казалось, что переводчик неверно истолковывает многие слова. И на упорный вопрос следователя: «С какой целью вы перешли границу?» — она снова и снова повторяла: «Муж коммунист, переводил русскую литературу. Сейчас, с приходом в Японии к власти реакционных сил, муж, боясь репрессий, решил перейти на сторону СССР. Вместе с ним перешла и я».

Ответ не устраивал следователя, и он вновь допытывался: «Что вас заставило бежать с Сугимото в Советский Союз?» — «Любовь к Рёкити и изменения в театральном искусстве Японии, которые мне не нравились. Со слов мужа я знала, что в Советском Союзе театральное искусство очень ценят, оно отражает действительность. А я очень хотела играть на сцене СССР».

Следователи никак не могли взять в толк: зачем известной актрисе, ни слова не понимающей по-русски, бежать в другую страну?

— Что вы намеревались делать в СССР? Чем заняться? — неоднократно спрашивали Окаду.

— Языка я не знаю, предполагала заняться обучением молодых людей танцам и этим первое время зарабатывать деньги.

Постепенно тон допросов изменился. Переводчики уже были отменные, и Окада не сомневалась в их компетентности. Почти сотни страниц допросов, написанных от руки. Внезапно в деле Окады появляется «чистосердечное» признание: оказывается, они вместе с мужем были засланы японской разведкой для выполнения спецзадания.

А в деле № 537 (дело Мейерхольда), фабриковавшемся не один год, появилась решающая страница — доказательство о сотрудничестве с японцами. В «деле Ёосико Окады» немало коротких, не больше страницы, просьб к следователю: «...У меня теперь очень плохое здоровье. Я уже пять дней ничего не ем. Очень прошу вас распорядиться, чтобы доктор прописал мне белый хлеб... Я очень обременяю вас просьбами, мне стыдно, но очень прошу, чтобы доктор прописал мне белого хлеба и лекарства. Дайте мне, пожалуйста, книгу и словарь».

О словаре, кстати, актриса просила с первых дней пребывания на Лубянке: «Я очень хочу получить русско-японский словарь. Если это возможно, то вышлите мне что-нибудь из книг русских писателей, переведенных на японский, — Толстого, Горького. Если у вас нет лишнего экземпляра словаря, то дайте мне на выходной день какой-нибудь, может, из комнаты переводчиков. Мне очень хочется учиться русскому языку, хотя бы час в неделю... Я боюсь, что моя голова отупеет. Не дайте мне превратиться в свинью...»

Во многих записках Окада просила перевести ей и деньги, которые у нее были при переходе границы. 5 мая 1939 года она уже молила: «У меня очень плохо со здоровьем... Переведите мне, пожалуйста, денег. Так как я нездорова, прошу перевести мне их поскорее». На эту записку была наложена резолюция начальства: «Сегодня же вызвать ее и передать ей деньги».

Но, видимо, дел было у следователей невпроворот, и о просьбе забыли. 20 мая того же года Окада опять умоляет: «За время пятнадцатимесячной жизни в тюрьме я чувствую полное истощение, мое здоровье в очень плохом состоянии. Я хочу белого хлеба. Смогу ли я получить это? Если возможно, то я просила бы насчет выплаты денег (японских), которые имела. Нельзя ли их обменять? В случае невозможности обмена японских купюр нельзя ли дать мне денег вместо часов, которые я имела?.. Я хотела бы учиться, но, как мне сказали, словарь дать невозможно. Нельзя ли два-три раза в месяц вызывать меня и давать на час словарь? Я от всего сердца хочу как можно скорее стать гражданкой прекрасного Советского Союза. Поверьте мне, что другого желания у меня нет».

20 августа 1939 года состоялось подготовительное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР. Дело слушалось в закрытом судебном заседании без участников обвинения и защиты, без вызова свидетелей. Председательствовал в суде армвоенюрист Ульрих. Тот самый, который вынес смертный приговор Сугимото, а позднее Мейерхольду. Даже среди своих Ульрих прослыл палачом. Практически все дела, попадавшие к нему, заканчивались расстрелами. Но 27 сентября 1939 года Ёосико Окаду суд пощадил, не усмотрев в испуганной красивой японке, ничего не понимавшей по-русски, злейшего врага СССР, и приговорил к десяти годам заключения. В приговоре говорилось: «...подвергнуть лишению свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях сроком на десять лет без конфискации имущества за неимением такового. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».

В том же помещении несколькими часами раньше вынесли смертный приговор Рёкити Сугимото. Окада так никогда и не узнала, что в тот день они были совсем рядом.

 Продолжение следует....

P.s. в блоге использованы материалы Диванидовой Е.П. и Чекулаевой Е.